«Военные и Муза»

Ночь. Северная Атлантика. Где-то у Азорских островов. Борт дизельной подводной лодки класса «Танго».

Из полуоткрытых дверей кают доносится разноголосый храп, убаюкивающе жужжат дроссели люминесцентных ламп, монотонно гудит корабельная вентиляция.

Изредка хлопнет переборочный люк, по стальным намолам шустро пробежит кто-нибудь из команды, и снова сонная тишина.

Но подвахтенные спят не все.

В лодочном медизоляторе, являющимся одновременно своеобразным морским клубом, как обычно собрались несколько офицеров. В отличие от других, предпочитающих на досуге чего-нибудь почитать, сразиться в традиционные на флоте нарды, или послушать под гитару пение доморощенных бардов, все они поклонники Музы и уединились для своего рода поэтических чтений.

Флотские тем и отличаются от сухопутных, что в значительном своем большинстве, являются неисправимыми романтиками, хотя и тщательно это скрывают.

Первый и общепризнанный, корабельный доктор и майор медицинской службы Яков Павлович Штейн, который грешит этим делом еще с лейтенантских времен, не раз публиковался во флотской «На страже Заполярья» и мечтает издать свой сборник. Все стихи у него лирические и посвящены морю.

В отличие от Штейна, второе местное «светило» – старший лейтенант Хорунжий, он же командир дивизиона живучести, пишет только юмористические пасквили, которые очень веселят команду и на пару лет задержали его продвижение в звании.

Ну, а третьим оказывается прикомандированный на поход в качестве командира БЧ-3, капитан-лейтенант Лунев, большой поклонник Гете, и других зарубежных классиков.

Собравшись в очередной раз у «дока», так заглазно называют Яков Палыча, вся троица удобно располагается на клеенчатой кушетке и двух разножках у штатного столика, с парящим на нем в подстаканниках изготовленным по северной рецептуре пунша, включающего в себя крепко заваренный чай, с небольшим количеством сахара и ректификата.

Для начала все отхлебывают по глотку, настраиваются на лирику и слушают очередной перл Хорунжего, который комдив не так давно накропал у себя в каюте.

– Называется «Знай и умей», – обводит он всех глазами, откашливается и начинает читать, подчеркивая ритм взмахами громадного кулака.

Гальюн на лодке это дело,

Он хитро сделан и умело,

А чтобы вам туда сходить,

Все нужно толком изучить.

Как действует система слива,

Что так опасно говорлива,

И для чего в ней клапана,

Манометр, датчик и фильтра.

Когда и как педаль нажать,

Чтоб к подволоку не попасть,

В момент интимный некрасиво,

И выглядеть потом плаксиво.

Любой моряк, придя на лодку,

Обязан сразу, за два дня,

Знать все устройство гальюна,

И лишь потом ходить в моря.

Ну, а не знаешь, будет плохо,

Тебе все это выйдет боком,

На первом выходе твоем,

Ты попадешь впросак на нем!

– Ну, как для начала? – отхлебнув глоток из подстаканника, интересуется пиит.

– Да вроде ничего старшой, давай, валяй дальше, – благодушно кивает минер.

– Даю, – набирает тот в грудь воздуха

Однажды к нам с Москвы, из штаба,

Один начальник прибыл рьяный,

Второго ранга капитан,

А в поведении болван.

Молол какую-то он лажу,

Спесив был и не в меру важен,

Всем офицерам стал хамить,

Решили гостя проучить.

Хоть был москвич в высоком чине,

Не знал он свойств всех субмарины,

Ел, пил, в каюте много спал,

И в нарды с доктором играл.

хитро смотрит Хорунжий на Штейна.

– Не отрицаю, было, – скромно улыбается майор, – а почему нет? Продолжай. Хорунжий кивает и декламирует дальше.

Но рано утром, ровно в семь,

Он нужный посещал отсек,

Где в командирском гальюне,

Сидел подолгу в тишине.

Вот и решили мореманы,

Устроить с ним одну забаву,

Чтоб лучше службу понимал,

И их «салагами» не звал.

Баллон наддули в гальюне,

На два десятка атмосфер,

А все приборы «загрубили»,

И вентиляцию закрыли.

Вот снова утро и на «вахту»,

Идет неспешно наш герой,

Вошел в гальюн и дверь задраил,

Стальную, плотно за собой.

Затих. Вдруг раздалось шипенье,

И в гальюне все загремело,

Затем раздался дикий крик,

И мы в отсеке в тот же миг.

Открыли дверь, там на «толчке»,

Лежит москвич, ни «бе» ни «ме»,

Весь мокрый, чем-то он воняет,

И лишь тихонечко икает.

Часа два в душе его мыли,

И уважительны с ним были,

Чтоб понял этот идиот,

Здесь не Москва – подводный флот!

с чувством заканчивает старшин лейтенант и впечатывает кулак в крышку стола.

Приборы с пуншем весело подскакивают, и он гордо оглядывает слушателей.

– Ну что, тут сказать, – помешивает ложечкой в своем, минер. – Мне лично понравилось. Вполне здоровый военный юмор. И рифма вроде ничего.

– Слыхал свежее мнение? – толкает Хорунжий в бок доктора. – Ну, а ты что мыслишь?

Да то же что и раньше, – саркастически улыбается Штейн. – Кончай продергивать начальство, для тебя это однажды уже хреново кончилось.

А мне по барабану, – обижается комдив, – у нас демократия, буду продергивать, кого хочу, хотя бы того же Горбачева, мать его за ногу.

Да-а, герой, – восхищенно тянет доктор. – Кстати, Семен Федорович, обращается он к минеру, – желаешь узнать, почему этот тридцатилетний вюношь так и застрял в старших лейтенантах?

– Можно, если не секрет, – благодушно гудит капитан-лейтенант

– Да, ладно, Палыч, чего старое вспоминать, – прихлебывает пунш Хорунжий.

– Он имел несчастье подшутить над адмиралом, – делает круглые глаза доктор. – А ну-ка, барзописец, тисни это творенье!

– Отчего же, можно, – отвечает комдив и решительно шевелит плечами – А обозвал я его «Смерть шпионам».

– Во как! Одно название чего стоит! – поднимает вверх палец доктор.

Стоит у трапа с автоматом,

Матрос в канадке, вахту бдит,

Вдруг видит, «волга» подъезжает,

В ней хмурый адмирал сидит

декламирует первый куплет Хорунжий и у Лунева в глазах возникает смешинка.

Выходит важно из машины,

Перчаткой утирает нос,

– Ну что, ракеты погрузили?

Матросу задает вопрос.

Так точно, все давно уж в шахтах,

В ответ ему матрос сказал,

Как доложить о Вас по вахте?

Товарищ вице-адмирал.

Что ж ты дурак, мне открываешь,

Тот государственный секрет,

Вдруг я шпион, а ты болтаешь!

Промолвил адмирал в ответ.

Громы́хнул выстрел автоматный,

Матрос наш сплюнул и сказал,

– Ты посмотри, какая сволочь,

А видом, вроде адмирал

заканчивает стихотворение старший лейтенант и победно оглядывает слушателей.

– Однако, – сдерживая улыбку, хмыкает Лунев. – Случай прямо скажу, из рук вон выходящий.

– Вот-вот, – ерзает на кушетке доктор. – То же подумали и в Особом отделе, когда кто-то притащил чекистам экземпляр этого творения, его, кстати, многие переписали. Вьюношу, – кивает он на Хорунжего, – взяли за жопу и туда. – Это, мол, идеологическая диверсия! Потом подключился политотдел и доложили командующему. Он, кстати, был вице-адмирал. Ну и зарубили шутнику очередное воинское звание. Что б служба раем не казалась.

– Даже не знаю, что и сказать, – разводит руками капитан-лейтенант. – Хотя написано забавно и чем-то походит на стихотворный анекдот. Я думаю, Евгений, тебе надо больше читать классиков, ну там Пушкина, Блока.

– Читал, – кивает Хорунжий. – Пушкин он и есть Пушкин, а вот Блок мне не понравился. Написал на его вещи пару пародий. Хотите послушать?

– Валяй.

В соседнем доме окна жолты,

Видать не моют их жильцы,

Скрипят задумчивые бо́лты,

А с ними гайки и шплинты

гнусаво завывает старший лейтенант и хитро поглядывает на соседей.

– Или вот, – вскакивает он с разножки

Ночь, улица,

Фонарь, аптека,

Таблетка —

Нету человека!

и поочередно тычет пальцем в подволочный плафон, шкафчик с лекарствами и почему-то доктора.

– М-да, – переглядываются майор с капитан-лейтенантом. – Талант, несомненный талант!

– А вы думали? – солидно изрекает комдив и усаживается на жалобно скрипнувшую под ним разножку.

– Ну а теперь, Яков Павлович, давайте немного лирики, – говорит мечтательно Лунев и подливает себе пунша.

– Хорошо, – щурит выпуклые глаза Штейн, слушайте.

Где-то в Южных морях,

Каравеллы Колумба,

Синь морскую пронзая,

К горизонту летят.

И поет в парусах,

Свежий бриз, налетая,

Волны плещут за бортом,

Ванты тихо звенят.

Хорошо кораблям,

На бескрайнем просторе,

Уноситься вперед,

За своею мечтой.

Горизонт убегающий,

Ветер и море,

И в кильватере сзади,

Пенный след за кормой

заканчивает он, и все некоторое время молчат.

– Да, красиво, – нарушает первым тишину Хорунжий. – При бризе под парусом всегда здорово, одно слово, романтика. Не то, что у нас, сирых, плывем словно в валенке. А ну, давай, тисни еще

– Можно, – улыбается доктор. – Теперь про нас, – и снова читает.

Бескрайняя Атлантика, ночь, океан.

На небе мириады звезд мерцают,

Под ними лунная дорога,

Блестит, у горизонта тая.

А посреди дороги, той,

Стуча чуть слышно дизелями,

Крадется лодка, словно тень,

Покой вселенский нарушая.

Давно видать в морях она,

Покрыта рубка ржи налетом,

Погнуты стойки лееров

Пучин таинственных работа.

В надстройке мрак и тишина,

На мостике ночная вахта,

Команда изредка слышна,

С центрального, и вниз, обратно.

Стоим у выдвижных, молчим,

Озоном дышим, жадно курим,

Как мало нужно для души,

Подводным людям.

– Хорошо, очень хорошо, – проникновенно смотрит на майора Лунев. – Чем-то напоминает морские стихи Байрона.

– Да ладно тебе, Семен Федорович, – смущается Штейн. – Куда мне до него. Почитай нам лучше что-нибудь из Гейне.

– С удовольствием, – улыбается минер, на минуту задумывается и негромким голосом декламирует

Горные вершины

Спят во тьме ночной,

Тихие долины

Полны свежей мглой;

Не пылит дорога,

Не дрожат листы…

Подожди немного —

Отдохнешь и ты.

– Здорово, всего несколько строк, а какая сила, – почему-то шепотом говорит Хорунжий. – Семен Федорович, а можно еще?

– Отчего же, можно, – отвечает Лунев, и в тиши изолятора снова звучат вечные стихи Гейне, Байрона и Петрарки.

Ночь. Мерцающие стрелки часов на переборке подбираются к трем.

Кругом спящая Атлантика и три военных человека с Музой.

А может так и надо?

Загрузка...